Я снова смотрю на фотографию, прикидывая, сколько времени уйдет у репортеров на то, чтобы раскопать, кто я такая и что у меня за семья. Тогда все узнают, что Нейтан мой брат.

Мое первое инстинктивное желание – держаться подальше от такой публичности. Но я продолжаю смотреть на снимок, на Джейсона, на юношу, который значительно талантливее, значительно добрее, чем кажется большинству. И понимаю: да, стоит.

Он стоит всего.

– Когда ты в последний раз что-нибудь сочинял? – спрашиваю я.

Джейсон пожимает плечами, перебирая струны гитары.

– Наверное, когда мы с тобой работали над песней для дорамы.

– Ну, тогда неудивительно, что ты в депрессии, – с сарказмом говорю я. – Твой творческий потенциал в подавленном состоянии. Тебе надо выпустить его на свободу.

Он смеется и придвигается ко мне поближе. Мы сидим на кровати, и наши колени почти соприкасаются, поэтому мне требуется все мое умение владеть собой, чтобы сосредоточиться на разговоре.

– А мне мама вчера прислала по «мылу» письмо, – говорю я и удивляюсь, с какой стати я заговорила об этом.

– Да? И что пишет?

Я тереблю в руках краешек покрывала.

– Спрашивает насчет церемонии вручения аттестатов. Ну, осталось-то всего ничего.

– Верно. – Его рука замирает на струнах. – Твои родители приедут на торжество?

Я пожимаю плечами. Мне вдруг ужасно хочется сменить тему. Я хватаюсь за первый же вопрос, пришедший на ум:

– Так ты расскажешь мне, что стало причиной твоего грандиозного падения?

Я морщусь, недовольная отсутствием у себя чуткости и умения ловко переводить разговор. Хотя знать-то я хочу.

Я ожидаю, что Джейсон опять ощетинится, но он просто говорит:

– Не знаю. Наверное… я чувствовал, что все против меня, хотя ничего плохого я не сделал.

– Ты погубил карьеры Тэ Хва и Йон Джэ. Вот это точно можно считать плохим поступком.

– Но на самом-то деле не я. Да, официально из группы вышел я, но первым это предложил Йон Джэ.

Вот это новость! Вероятно, слухи, что Йон Джэ надеется сделать сольную карьеру, не обманывают.

– Кроме того, – продолжает Джейсон, – я абсолютно уверен, что и моя карьера рухнула.

Он наигрывает мелодию, которую я сразу узнаю.

– Эй, да это же «Sweet Home Alabama» [33] ! – кричу я.

– Я решил, тебе будет приятно вспомнить свои корни.

– Я из Теннесси, а не из Алабамы, балбес. – Я хлопаю его по плечу, и он со смехом отшатывается. – Сыграй что-нибудь еще, – требую я. – Что-нибудь новенькое.

Он изумленно смотрит на меня.

– Ты хочешь подстегнуть мой творческий потенциал?

– Да. Играй.

Он преувеличенно тяжело вздыхает, на мгновение задумывается, потом берет пару невнятных аккордов.

Потом он начинает петь. Его мягкий голос обволакивает меня как объятия, и я непроизвольно улыбаюсь.

– А перевод есть? – спрашиваю я, зачарованная звучанием незнакомых слов.

Он перестает петь, но не обрывает мелодию.

– Нет.

– Почему?

– Потому что она о тебе.

Я опять краснею и смущенно смотрю на него, но его взгляд устремлен на гитару, на собственные пальцы на струнах. Он поет песню обо мне.

Обо мне.

О Грейс Уайлде.

Я стала музой. Как Пэтти Бойд [34] , вдохновившая Эрика Клэптона [35] на «Лайлу» и «Прекрасный вечер».

Хотя, я не уверена, что песня обо мне такая же крутая, как те. Может быть, в ней поется о том, как пахнут мои ноги или что я иногда чавкаю. И все же. Теперь у меня есть песня обо мне.

Джейсон снова поет, и я пытаюсь запомнить звучание слов, чтобы потом произнести их Софи и с ее помощью понять, что они значат. И тут я соображаю, что она все равно не переведет их для меня – она все еще сердится на Джейсона.

Я достаю телефон и на слух записываю то, что слышу. Джейсон умолкает и заглядывает мне через плечо.

– Что ты делаешь? – спрашивает он.

– Пытаюсь записать слова, чтобы потом их перевести.

Он хохочет, глядя на только что записанную мною фразу.

– Даже близко не похоже. Как тебе вообще удалось сдать корейский?

– Тогда скажи, как правильно.

– Ни за что.

Остальное время мы проводим, веселясь и распевая во все горло «Бэкстрит Бойз», пока кто-то в соседней комнате не начинает колотить в стену и орать, чтобы мы заткнулись. Я сожалею о том, что мы не можем так же весело проводить время вне комнаты Джейсона, вне школы, вне Канхва. Мне бы очень хотелось оказаться там, где нас все видят, и тогда бы я убедилась, что Джейсон не прячет меня, что он гордится тем, что я рядом. Потому что я стою того, чтобы быть со мною рядом.

У меня начинает щипать глаза, в душе зарождается вихрь эмоций, и это раздражает меня. Я откашливаюсь, смотрю на часы.

– Уже шесть, – говорю я, загоняя мрачные чувства в самую глубь. – Давай сходим поужинаем?

Джейсон перегибается через меня, чтобы поставить гитару на стойку, и его волосы касаются моего лица. Я судорожно втягиваю в себя воздух и маскирую это кашлем, а потом утыкаюсь в телефон, чтобы Джейсон не заметил, как горят мои щеки.

– Я не то чтобы голоден, – говорит он.

– Но сегодня вечер пятницы. Мы обязаны хоть как- то развлечься.

– Ты говорила, что впредь мне запрещается развлекаться.

– Когда я это говорила?

– Ты сказала, что хватит мне шляться по барам.

Я закатываю глаза.

– То, что тебе нельзя напиваться в стельку, еще не значит, что тебе нельзя развлекаться. Ведь здесь есть я, так? Я и есть развлечение.

Он тихо хмыкает.

– Ага, точно.

– Я уже больше не помеха? – Я задерживаю дыхание в ожидании ответа, который очень важен для меня.

Джейсон смотрит на меня, на его губах появляется улыбка.

– Вовсе нет, ты все еще помеха. – Видя, что я хмурюсь, он добавляет: – Но лучшая из всех помех.

У меня потеют ладони, и откуда-то из низа живота поднимается трепет, который проходит по всему телу, вплоть до кончиков пальцев. Я приказываю себе смотреть Джейсону в глаза и не опускать взгляд ниже, но у меня ничего не получается. Я все же смотрю на его рот, мысленно очерчиваю линию его губ.

Вероятно, он обратил внимание на мой взгляд, потому что его улыбка превратилась в самодовольную ухмылку. Будь я в другом состоянии, я бы хорошенько пнула его.

– А что, если мы купим какой-нибудь еды и вернемся сюда смотреть кино? – предлагает он.

Ответа он не ждет. Он спрыгивает с кровати, хватает меня за руку и тянет за собой. Я сопротивляюсь только для того, чтобы позлить его. Он в буквальном смысле впихивает мои ноги в ботинки и выталкивает за дверь, а я от души хохочу.

Мы берем еду в столовой – после пьяных эскапад Джейсона папарацци выяснили, где он учится, и теперь стоят лагерем у ворот кампуса, поджидая его. Я думала, что это расстроит его, но когда я заговариваю с ним о том, что тайна перестала быть тайной, он просто пожимает плечами.

Мы возвращаемся в его комнату. Джейсон в отличном настроении, я давно его таким не видела. Возможно, никогда. Улыбка стала увереннее, из глаз пропала грусть. Когда он смотрит на меня, я больше не вижу в нем того Джейсона, которого волокла домой из «Лотоса», кто горевал по отцу, пропившему свою жизнь. Я вижу просто Джейсона, темноглазого юношу в ярких кроссовках. И мне очень хочется, чтобы он ответил мне взаимностью.

Я нащупываю под покрывалом пульт и включаю телевизор. Перескакивая с канала на канал, я вдруг вижу знакомое лицо.

У меня непроизвольно разжимаются пальцы, и жареная картошка падает мне на колени.

– Вот это да! Это же ты!

– Что? – Джейсон бледнеет.

– По телеку! – кричу я, нажимая на кнопку увеличения громкости.

Идут вступительные титры фильма, и на экране мелькают кадры с Джейсоном. Вот он играет на гитаре, вот он держится за руки с На-На, которая лежит на больничной койке, вот он бежит прочь от наемного убийцы.